Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми
телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы...
Неточные совпадения
Чувство жгучей боли и обиды подступило к его горлу; он упал на траву и заплакал. Плач этот становился все сильнее, судорожные рыдания
потрясали все его маленькое
тело, тем более что какая-то врожденная гордость заставляла его подавлять эту вспышку.
Бедные лошади, искусанные в кровь, беспрестанно
трясли головами и гривами, обмахивались хвостами и били копытами в землю, приводя в сотрясенье все свое
тело, чтобы сколько-нибудь отогнать своих мучителей.
Рыдания
потрясали ее
тело, и, задыхаясь, она положила голову на койку у ног Егора. Мать молча плакала обильными слезами. Она почему-то старалась удержать их, ей хотелось приласкать Людмилу особой, сильной лаской, хотелось говорить о Егоре хорошими словами любви и печали. Сквозь слезы она смотрела в его опавшее лицо, в глаза, дремотно прикрытые опущенными веками, на губы, темные, застывшие в легкой улыбке. Было тихо и скучно светло…
Рубаха на Василье была одна розовая ситцевая, и та в дырах, на ногах ничего не было, но
тело было сильное, здоровое, и, когда котелок с кашей снимали с огня, Василий съедал за троих, так что старик-караульщик только дивился на него. По ночам Василий не спал и либо свистал, либо покрикивал и, как кошка, далеко в темноте видел. Paз забрались с деревни большие ребята
трясти яблоки. Василий подкрался и набросился на них; хотели они отбиться, да он расшвырял их всех, а одного привел в шалаш и сдал хозяину.
И вдруг является пред ним юница добрая, одежды никакия не имуща, а
телом яко снег сверкающа; является пред ним, бедрами
потрясает, главою кивает, очами помавает.
— Хорошо! — согласился Кожемякин, оглянув старика: широко расставив ноги, он
тряс мокрой головой, холодные брызги кропили
тело гостя.
— Этого я не могу, когда женщину бьют! Залез на крышу, за трубой сижу, так меня и
трясёт, того и гляди упаду, руки дрожат, а снизу: «У-у-у! Бей-й!!» Пух летит, ах ты, господи! И я — всё вижу, не хочу, а не могу глаза закрыть, — всё вижу. Голое это женское
тело треплют.
Чрезмерное количество выпитого сегодня вина не опьянило Андрея Ильича, но действие его выразилось р необычайном подъеме энергии, в нетерпеливой и болезненной жажде движения… Сильный озноб
потрясал его
тело, зубы так сильно стучали, что приходилось крепко стискивать челюсти, мысль работала быстро, ярко и беспорядочно, как в горячке. Андрей Ильич, незаметно для самого себя, то разговаривал вслух, то стонал, то громко и отрывисто смеялся, между тем как вальцы его сами собой крепко сжимались в кулаки.
Но кашель не отступал, а всё сильнее
тряс иссохшее
тело старика. Иногда ребятишки так и расходились, не дождавшись конца сказки, и, когда они уходили, дед смотрел на них особенно жалобно.
И чем несноснее становились страдания
тела, чем изнеможеннее страдальческий вид, способный
потрясти до слез и нечувствительного человека, тем жарче пламенел огонь мечтаний безнадежных, бесплотных грез: светился в огромных очах, согревал прозрачную бледность лица и всей его юношеской фигуре давал ту нежность и мягкую воздушность, какой художники наделяют своих мучеников и святых.
При этом он осклаблялся, щелкал каблуками, крепко
тряс руку Щавинского и все время как-то особенно смешно кланялся, быстро сгибая и выпрямляя верхнюю часть
тела.
Учитель
тряс головой отрицательно. Ротмистр видел, что худое
тело друга всё трепещет от жажды яда, и доставал из кармана деньги.
Каждый раз, когда ветер, напирая на стекла и
потрясая ими, бросал в них с яростной силой брызги дождя, Михаленко глубже прятался головой в подушку и наивно, как это делают в темноте боязливые дети, закрещивал мелкими быстрыми крестами все щелочки между своим
телом и одеялом.
Он проснулся от холодной сырости, которая забралась ему под одежду и
трясла его
тело. Стало темнее, и поднялся ветер. Все странно изменилось за это время. По небу быстро и низко мчались большие, пухлые, черные тучи, с растрепанными и расщипанными белыми краями. Верхушки лозняка, спутанные ветром, суетливо гнулись и вздрагивали, а старые ветлы, вздевшие кверху тощие руки, тревожно наклонялись в разные стороны, точно они старались и не могли передать друг другу какую-то страшную весть.
Но одно соображение, ужасное в своей простоте,
потрясло худенькое
тело Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по сторонам, как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее на ухо, Яков Иванович громко сказал...
Оголение и уплощение таинственной, глубокой «живой жизни»
потрясает здесь душу почти мистическим ужасом. Подошел к жизни поганый «древний зверь», — и вот жизнь стала так проста, так анатомически-осязаема. С девушки воздушно-светлой, как утренняя греза, на наших глазах как будто спадают одежды, она — уж просто
тело, просто женское мясо. Взгляд зверя говорит ей: «Да, ты женщина, которая может принадлежать каждому и мне тоже», — и тянет ее к себе, и радостную утреннюю грезу превращает — в бурую кобылку.
Лиза, ничего не понимающая, боящаяся, чтобы он не подошел к ее окну и не отбросил ее в сторону, трепеща всем
телом, шмыгнула в полуотворенную дверь. Она пошла в детскую, легла на нянину кровать и свернулась калачиком. Ее
трясла лихорадка.
Она схватила Зину за волосы и дернула. Зина отчаянно взвизгнула. Александра Михайловна
трясла и таскала ее за волосы, а другою рукою изо всех сил била по платью и с радостью ощущала, что Зине, правда, больно, что ее
тело вздрагивает и изгибается от боли.
Далее старик, гневно
потрясая руками, описал конские ристалища, бой быков, театры, мастерские художников, где пишут и лепят из глины нагих женщин. Говорил он вдохновенно, красиво и звучно, точно играл на невидимых струнах, а монахи, оцепеневшие, жадно внимали его речам и задыхались от восторга… Описав все прелести дьявола, красоту зла и пленительную грацию отвратительного женского
тела, старик проклял дьявола, повернул назад и скрылся за своею дверью…
Кажется, я хватаю за плечи Витю и бессознательно
трясу его изо всех сил. Все лицо и
тело у меня мгновенно обливаются холодным потом.
Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости
трясла все его
тело.
Она
трясла его за плечи, и ее тонкие пальцы, сжимаясь и разжимаясь бессознательно, как у кошки, царапали его
тело сквозь рубашку.